Его новый трагикомический фильм «Монах и бес» был единственным российским участником основной конкурсной программы прошедшего летом Московского международного кинофестиваля. Теперь же лента вышла в прокат.
Трещина так и осталась
Сергей Грачёв, «АиФ»: Николай Николаевич, вы в своей картине поднимаете массу исконно русских проблем: дураков, дорог, коррупции, чинопочитания... В общем, такая гоголевщина... Смотришь и думаешь: это всё у нас навсегда, что ли?!
Николай Досталь: Бог его знает... Но эти проблемы действительно приросли к нашей стране будто намертво. Живучие, гады! То ли это от недостатков, пороков русского человека. Сложно сказать. До фильма «Монах и бес» я снимал телефильм «Раскол», действие которого разворачивается в XVII веке. И там то же самое: те же проблемы взаимоотношения власти и церкви, власти и народа, церкви и паствы... Как говорил Солженицын (а его как раз интересовала тема старообрядцев, раскола): «Если бы не было XVII века, то, может быть, не было бы и 1917 года». Трещина, которая тогда пошла по всей России в связи с расколом Русской православной церкви, затронула фундаментальные для государства и общества вещи. И мы до сих пор это расхлёбываем...
— Уже из названия картины понятно, что вы затрагиваете вечную тему добра и зла, а точнее, как эти два начала способны уживаться в одном человеке, как происходит внутреннее противостояние. У вас добро побеждает зло. Вы серьёзно?
— Конечно. Выдающийся врач, теолог, философ, лауреат Нобелевской премии Альберт Швейцер хорошо сказал: «Опыт мой пессимистичен, но вера моя оптимистична». Я абсолютно с ним согласен. Поэтому в нашем фильме побеждает добро. И побеждает оно с помощью любви! Мы не так часто об этом говорим, а надо бы. Это полезно для внутреннего состояния человека. Чтобы в каждом из нас жил всё-таки не воин, сжимающий кулаки, выходя за порог своего дома, а человек, который любит мир, любит окружающих людей, любит свою Родину, крылечко дома....
— Глупость, наверное, скажу, но я, честное слово, уже не понимаю, что такое упомянутое вами чувство патриотизма!
— Ничего удивительного в этом нет. Это понятие за последнее время так обтрепали, что любой запутается. Кричат о нём с пеной у рта на всех углах и площадях. Для меня же лично патриотизм — это достаточно интимное чувство: как любовь к матери, к отцу, к отчему дому. Никто же не выбегает на площади с криками: «Я люблю свою мать!» Ну так а чего орать о любви к Родине? Если эта любовь есть, то она есть. А если нет, то тут уж ничего не поделаешь. Привить это чувство искусственно, с помощью пропаганды — это какой-то неправильный путь.
— Перед интервью вы как-то грустно сказали, что сегодняшний мир, сегодняшнее отношение к нашей стране в мире и взаимоотношения в нашем обществе у вас вызывают тревогу. Если вдуматься, а когда этой тревоги не было-то?
— Согласен, она присутствовала всегда. Просто, может быть, когда-то в большей степени, когда-то в меньшей. Вот в 90-е годы прошлого уже века было больше надежд, эйфория какая-то была. К сожалению, те надежды не оправдались, не сбылись...
Вырваться из замкнутого круга
— Вот вы говорите, что трещины раскола, случившегося в XVII веке, до сих пор дают о себе знать. Но, если верить опросам, никакого особо страшного раскола у нас в обществе нет. Есть единение!
— Я эти опросы не читаю и в принципе не очень им доверяю. У меня есть собственные ощущения и наблюдения.
А в том, что огромное количество людей поддерживают нынешнюю власть, никакого парадокса я не вижу! Русскому человеку так проще и удобнее — и так всегда было, веками. Если есть кто-то, кто за тебя всё решит, тебе поможет, тебя поддержит, ну и хорошо!
— Возвращаясь к вашей новой картине... Вы в ней затрагиваете тему покаяния — даже не в религиозном, христианском контексте, а способность человека к покаянию в принципе...
— К сожалению, понятие «покаяние», само это слово в России сегодня оказалось напрочь забыто. Про патриотизм кричат. А покаяние — ну что это такое вообще?! За что это мы вдруг будем каяться, когда мы самые лучшие, самые сильные, самые богатые и вообще самые-самые-самые! Вообще покаяние несвойственно, по-моему, большинству россиян. Как-то Россия без него обходится, живёт. Но это чувство покаяния — оно важно и необходимо не только для человека верующего, оно для всех важно.
— А тема покаяния и, скажем, чеховская тема выдавливания по капле из себя раба — это не взаимоисключающие вещи? Нет в этом конфликта?
— (Надолго задумывается.) Нет! То, о чём говорил Чехов, остаётся актуальным и современным всегда! И это касается не только нашего общества, но и других стран. Рабская психология, увы, свойственна большинству людей независимо от их национальности. И выдавливать её, кстати, можно и нужно — с помощью покаяния в том числе. Покаяние — это как бы отрезвление... Это когда ты начинаешь более трезво смотреть на свою жизнь, на своё прошлое, на своё настоящее. Если есть в чём покаяться в своём прошлом — покайся, есть чем гордиться — гордись. Но одно не должно исключать другое. К сожалению, мало кому удаются эти вещи.
— А как же молодое поколение?
— А что молодое поколение?! Оно становится рабом денег, карьеры. А чтобы сделать карьеру, ты должен всячески угождать начальству — и опять мы приходим к рабству. Это замкнутый круг какой-то. А вообще, если говорить о поколении молодых, среди них есть нормальные во всех смыслах, свободные люди. Их, по моим наблюдениям, увы, меньшинство. Но, как я уже говорил, мой опыт пессимистичен, но моя вера оптимистична. Я верю в свет в конце тоннеля — дай бог, чтобы его кто-нибудь не выключил. И, конечно, повторюсь, верю в чудодейственную силу любви.
— То есть, как поёт Вера Брежнева, «любовь спасёт мир»?
— (Смеётся.) Я не слушаю такую музыку, честно говоря, и не знаю, кто и о чём там поёт. Да и неважно всё это... Я вообще считаю, что кино, музыка, литература — в общем, искусство в целом — неспособны изменить человека. Увы... Но оно может изменить отношение человека к миру, к тем, кто его окружает. И если уж не изменить кардинально, то по крайней мере скорректировать в лучшую сторону. Это очень важно! И понимание, осознание этого даёт мне творческую энергию...