21 октября Никите Михалкову исполнилось 75 лет.
Накануне знаменитый актёр и режиссёр, полный кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством», трижды лауреат Государственной премии РФ ответил на вопросы «АиФ».
«Не могу до них достучаться»
Ольга Шаблинская, «АиФ»: Никита Сергеевич, в своей программе «Бесогон» вы всегда поднимаете острейшие вопросы. Что на данный момент вас волнует больше всего как гражданина России?
Никита Михалков: То, что происходит сейчас с умами. Вы можете представить себе 30 лет назад, чтобы вообще был поставлен вопрос, нужно ли было пережить блокаду Ленинграда, а не сдать его, как французы выдали Париж, и все остались живы. Можете представить себе, чтобы 30 лет назад возник вопрос, кто победил в Великой Отечественной войне, Второй мировой?
— Сейчас ещё популярна идея: мол, «прав был Сталин, что сажал. Зато боялись, не распускались. Стране нужна сильная рука. Поэтому войну выиграл, а потом поднял экономику страны из руин».
— Повторюсь: 30 лет назад подобное не обсуждалось. Есть теория «Окно Овертона»: любому, даже высококультурному, обществу можно насадить любую идею за короткое время и изменить его сознание. То есть то, что вчера считалось чёрным, сегодня уже воспринимается белым, правдой и даже становится обязательным. Сейчас на полном серьёзе обсуждается не только то, что Америка победила во Второй мировой, — оказывается, украинская армия освободила Освенцим!
Причём самое страшное в другом: меня поразило то, что хорошо мне знакомые люди тоже стали менять свои взгляды, считать нормальными какие-то страшные вещи. И я не могу до них достучаться. Говорю: «Ты больной, что ли?» И вижу, что это не работает, они не слышат моих доводов. Их больше не возмущает то, что они считали неприемлемым, аморальным ещё несколько лет назад.
— И почему, по-вашему, всё это происходит с умами людей?
— Толерантность и мультикультурализм в Европе идут от страха и жира. Потому что никто из них не готов лишиться чего-то, чтобы отстоять свою правду. Философ Ильин сказал: «Жить надо ради того, за что можно умереть». Я не говорю ничего про исламских террористов, но это люди, которые знают, за что они могут умереть. Кто-нибудь в Европе им может противостоять? Сказать: «А мы можем умереть за христианство»?
— В медицине толерантность — термин, означающий неспособность вырабатывать антитела на введение определённого антигена. Иными словами, организм не может бороться, защищаться.
— Совершенно правильно. И это абсолютно точная картина того, что в мире происходит. Копятся силы живые в Латинской Америке, в Африке, в Азии. Копится там молодая кровь. А есть старая с падающей рождаемостью Европа, которая думает, что это норма, что из 15 стариков может получиться один молодой. Это большое заблуждение. Просто Европа скоро превратится в дорогостоящий хоспис с тёплым туалетом, больше ничего. Они не способны сохранить свою самобытность, отстоять свою культуру, свою религию.
«Устали видеть мерзости»
— А как в нашей культуре и, в частности, в российском кинематографе сегодня обстоят дела?
— Что касается кино — люди устали, как мы понимаем, видеть про себя мерзости. Устали. На смену чернухе приходит гламур или комедии ниже пояса.
Но происходящее в кинематографе — сложный процесс. Кино воспитывает зрителя, а зритель воспитывает кино. Это взаимопроникновение. Вырастает поколение, которому «Механическое пианино» не нужно. Им говорят: «Это классика». Они посмотрели: «Ну, наверное... Всё понятно». Зритель, которому хочется думать, его стало намного меньше. Но в то же время дефицит таких фильмов, над которыми хочется размышлять, вызывает интерес у другой части публики, которая думать хочет. И это, может, тоже неплохо, потому что ты снимаешь картину для людей, которым подобную картину хочется видеть. А не просто для всех. Вообще, я придерживаюсь точки зрения довольно парадоксальной. И, думаю, что со мной многие не согласятся.
— Какой же?
— Я совершенно убеждён, что любой бомж, который не пишет, не читает, под забором валяется, — он всё равно так или иначе человек, рождённый в стране, где были Пушкин, Достоевский, Тургенев, Чехов, Толстой. Он их не читал, он их не знает, но они его знают, этого человека! Они про него писали! То есть духовность всё равно заложена в человеке, который здесь рождён. Так или иначе, он всё равно часть культурной среды — даже если не имеет никакого отношения к этой культурной среде. Поэтому есть надежда, что включится пульс людей, народа.
Я понимаю, что это заявление утопическое, что оно легко разбивается действительностью. Но мне хочется так думать. Чтобы работать. Потому что если так не думать, то зачем работать? Мне, по крайней мере. Вообще, то, что происходит в искусстве и в кино в частности, я бы назвал хроникой убывающего плодородия.
Кстати, про Голливуд... Вот «Трансформеры». Посмотрело сколько-то, собрало сколько-то миллионов рублей. Посмотрели — и забыли. Но если я сниму «Трансформер» — точно так же, один в один, — мне не простят.
— Да вас анафеме предадут.
— Абсолютно! Меня бы съели за подобное.
— И тем не менее, как вы сами сказали, такие фильмы собирают миллионные прибыли. А ваши — нет. Не обидно?
— Знаете, мартышек как ловят? В кувшин насыпают орешки или семечки. Кувшин привязывается. Мартышка в него лапой залезает, берёт орешки, а вынуть не может. А лапку разжать жадность ей не даёт. Поэтому она уже не может вынуть. Этот образ — как раз тех самых людей, которые только за прибылью гонятся. Они, как снегоуборочная машина, работают только в одну сторону, к себе. Есть люди, которые заработали денег, потом ещё заработали денег. Потом ещё заработали денег. Они могут всё. И от этого ничего не хотят. Наступает чудовищное опустошение, чудовищное.
Купцы раньше тоже разные были. Чего только не вытворяли. Озорничали, как писал Антон Павлович, по полной. И это приводило к разрушению внутреннему. Это трагедия людей, которые не видят результата того, что имеют. Они строят дворцы не для того, чтобы в них жить, а чтобы их показывать. И судят о своей жизни, только глядя на тех, кто живёт лучше них. И от этого у них всегда как бы всё есть и в то же время чего-то не хватает. Но не хватает именно того, что есть у других. Как правило, их много живёт на Рублёвке, в Барвихе, и им абсолютно хватает этих своих «стран». Большую Россию они боятся и не любят. Как можно любить то, чего не знаешь?
Но есть и другая категория людей богатых, и их немало — созидающих, развивающих и себя, и своё окружение, и свою родину. Возьмём нашу академию или наш Центр театрального и кинематографического искусства — многие проекты стали возможны благодаря фонду Елены и Геннадия Тимченко, например, или меценату с Урала Андрею Симановскому. Поэтому да, есть люди, для которых деньги — это цель. Но есть и те, и их немало, для кого деньги — это средство достижения более важных и высоких целей.
— А вы тогда от чего получаете удовольствие?
— Знаете, аплодисменты можно инициировать, а тишину в зале во время спектакля — ни фига! (Имеются в виду спектакли Центра театра и кино под руководством Никиты Михалкова. — Ред.) Она или есть, или нет. Когда ты тишину слышишь — это кайф. И это интересно. Это важно. И это хочется испытать ещё раз.
— В общем, как вы сказали мне в прошлом интервью: «Делай, что должно»...
— «И будь, что будет»... Толстой. Я так и живу.