Нельзя себя жалеть. Шагин рассказал о профессии, которая «чуть-чуть болезнь»

В 40 лет Антон Шагин дождался своего «Гамлета». © / Из личного архивa

Главные роли этого года для него – художественный фильм «Позывной «Пассажир» о событиях в Донбассе и спектакль «Гамлет» в «Ленкоме». А ещё у Шагина вышли в свет два сборника стихов: «Шагомер» и «Небыляндия. Стихи для детей». Aif.ru послушал размышления актёра на открытой творческой встрече в Академии Н. С. Михалкова о картинах нашего времени, переводе бессмерт­ного произведения Шекспира и температуре человека, который выходит на ­сцену.

   
   

О картине, снятой вопреки

– Мне очень дорога роль в фильме «Позывной «Пассажир». Картину мы снимали в Подмосковье. Продюсеры выкупили землю на окраине леса, чтобы выстроить там настоящую деревню, – дома надо было взрывать. Иначе не снять. Работа над картиной шла вопреки. Честно, я не могу понять, почему в своей же стране, когда ты полностью поддерживаешь армию, тех людей, которые в беде, надо преодолевать бесконечные бюрократические препоны, доказывать, что ты «не жираф». Очень жду, когда в культуре начнётся спец­операция и откровенные враги исчезнут с телевидения, из театров и других сфер жизни. Не говорю о чистках ни в коем случае. Я, как и любой нормальный человек, против репрессий. Но, если люди в нас плюют откровенно, почему мы должны их спонсировать из наших бюджетных средств.

О драке, которой не избежать

Я сейчас страшную вещь скажу. Вы меня простите ради бога. Я хочу, чтобы война закончилась скорее. Наступила наша победа, в которую я верю абсолютно. Но чем дольше она идёт, тем больше людей в нашей стране меняется, с них слетает повседневная шелуха. Мы наконец просыпаемся от 30-летнего западнического морока – этого покрывала из попкорна, которым нас укрыли и колой залили, а мы лежали, не видя, не слыша ни себя, ни друг друга.

Мне эти либералы, нетвойнисты предъявляют: «Ты что, за войну?» Вы с ума сошли? Какой нормальный человек может быть за войну? Но другого выбора не было.

Наш президент однажды очень верно сказал: если драка неизбежна, надо бить первым. В моём детстве так и происходило. Я жил в 1990-е годы в Карачеве Брянской области. Маленький городок. Мы дрались страшно, у меня на всём теле и лице шрамы. Не потому, что я герой какой-то, просто нужно было защищаться.

Так и здесь. Вариантов не было. Нам конкретно сказали: мы вас хотим уничтожить. Нам что – дожидаться, когда это произойдёт? Нет. Не на тех напали. Мы помним, откуда мы. Ради чего наши предки созидали наше Отечество многострадальное.

   
   

И как Василий Макарович Шукшин говорил: «Уверуй, что всё было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наше страдание – не отдавай всего этого за понюх табаку».

О планке с названием «Гамлет»

То, что мы читаем в замечательных переводах наших поэтов и мастеров изящной словесности, например у Пастернака, к Шекспиру имеет далёкое отношение. Вы будете потрясены: у Шекспира нет никаких могильщиков. Я сам был удивлён. Потому что там два клоуна, так и написано: two clowns. Текст «Гамлета», если брать подстрочный перевод, как это сделали мы, очень жёсткий, с многочисленными грубыми выражениями.

Пьеса огромная. Мы её сократили – получился спектакль 3,5 часа с антрактом. Если ставить полностью, будет часов 6.

Репетировать начали в апреле. В отпуске, который мы обычно проводим в Крыму, семья купалась, а я сидел на пляже под «козырьком» и учил Гамлета. Текст, напомню, не стихотворный, его трудно освоить. Дочь подавала реплики за Горация, сын и жена – за других персонажей.

Мы с женой, которая была моей сокурсницей, вспомнили её пророческие слова 20-летней давности, когда в Школе-студии МХАТ в дипломной работе я играл Гамлета. Мне было грустно, что это мой последний спектакль в роли Гамлета. Ника тогда сказала: «Не переживай! Лет в 40 ты его ещё раз сыграешь». И пожалуйста: в октябре была премьера, и мне 40 лет.

Вес, как говорят спортсмены, взят. А теперь его надо удержать, сохранить энергетический заряд, что был на премьерных спектаклях. Вот здесь-то и начинается пахота.

О профессии и молчании

В нашей профессии нельзя себя беречь. В ней либо сгорают и делают по-настоящему театр, кино, либо не занимаются этим. Это ведь чуть-чуть болезнь. Всегда другая температура: 38,4 и выше, выше. Пока до конца из тебя это не выйдет и не скажешь: «Всё, здоров, теперь могу побыть в тишине».

Я в принципе молчаливый человек. Бывает, домой прихожу и молчу, головой в ответ киваю. Слово нужно любить и его нужно беречь. Мы же говорим без умолку: надо, не надо. Зачем?

Молчание, как прекрасно сказано великими, – это золото. Тем более что на Страшном суде – верю абсолютно точно – за каждое слово придётся отвечать.