Морально-поэтическое. Пушкин сделал для нас главное: уважать себя заставил

Петр Кончаловский. «Пушкин в Михайловском». © / репродукция

225 лет назад, 6 июня (26 мая по старому стилю) 1799 года, во всех храмах Москвы звонили колокола – город праздновал появление на свет Марии, внучки императора Павла I.

   
   

Но теперь, два с лишним столетия спустя, можно смело утверждать, что настоящим виновником торжества был другой новорождённый. Пока ещё безымянный – с именем Александр его окрестят в Елохов­ском соборе лишь 13 дней спустя. Зато фамилия его была известна – ­Пушкин.

«Глядеть на народ свой»

Николай Гоголь в статье «Несколько слов о Пушкине», опубликованной в 1835 году, заявил: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет». А Достоевский в феврале 1877-го сказал о Пушкине так: «Это был один из первых русских, ощутивший в себе русского человека всецело… и показавший на себе, как должен глядеть русский человек, – и на народ свой, и на семью русскую, и на Европу…»

Принято считать, что Александр Сергеевич до поры смотрел на Европу снизу вверх, а на Россию – наоборот. В подтверждение приводят его высказывания. Например: «Чёрт меня догадал родиться в России с душою и с талантом». Иногда вспоминают мечты поэта о том, как он покинул бы Россию: «Удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится – ай да умница». Однако после восстания декабристов в 1825-м Пушкин совершил резкий поворот и сделался яростным защитником своего Отечества.

Хотя ничего поразительного в этом повороте не было. Почему-то считается, что изначальное преклонение Пушкина перед Европой было искренним. Один из главных авторитетов пушкиноведения, Юрий Лотман, рубил сплеча: «Из домашнего обучения Пушкин вынес лишь прекрасное знание французского языка».

В реальности всё обстояло совсем не так. И люди, близко знавшие Пушкина, никаких «коренных» перемен в нём не увидели. Так, Павел Катенин, старший товарищ и друг Пушкина, отмечал: «Я заметил в нём одну только перемену: исчезли замашки либерализма. Правду сказать, они всегда казались угождением более моде, нежели собственным увлечением…»

Учителя и оценки

Святая правда. Если бы Пушкин вынес из детства «лишь прекрасное знание французского языка», в Царскосельский лицей он бы не поступил – отбор был жёстким. Но 12-летний Саша его прошёл, показав на вступительных испытаниях следующие результаты: «В грамматическом познании языков: российского – «очень хорошо», французского – «хорошо», немецкого – «не учился». В арифметике – «знает до тройного правила», в познании общих свойств тел – «хорошо», в начальных основаниях географии – «имеет сведения». Заметим – французский язык только на втором месте. Русский же – на первом, это вообще самая лучшая у него оценка.

   
   
Александр Пушкин. Гравюра Георга Иоганна Гейтмана по рисунку С. Г. Чирикова, 1822 г. Фото: репродукция

Что же до воспитания, то и тут особого «западного влияния» мы не видим. Да, был гувернёр Русло, но воспоминания о нём далеки от восхищения – по свидетельству сестры Пушкина Ольги, её маленький брат написал поэму и показал начало французу. То, что было потом, могло бы навсегда отвратить Пушкина от стихо­сложения: «Он довёл Пушкина до слёз, осмеяв безжалостно всякое слово этого четырёхстишия. Оскорблённый ребёнок разорвал и бросил в печку стихи свои…» А вот о своих русских воспитателях Пушкин сохранил самые тёплые воспоминания. Об Арине Родионовне знают все. Но ведь была ещё и нянька Ульяна Яковлева, ходившая за Пушкиным до 5 лет. А потом с ним был «дядька» Никита Козлов, сказитель уровня Арины Родионовны, автор баллады о Еруслане Лазаревиче, из которой вышло несколько эпизодов поэмы «Руслан и Людмила».

А ещё в его детстве было общение с самыми продвинутыми русскими людьми того времени – в доме отца Пушкина Сергея Львовича бывал, например, историк Карамзин. Вот что потом рассказывал Сергей Львович: «Не имея шести лет, он (Саша) уже понимал, что Николай Михайлович Карамзин – не то, что другие. Одним вечером Ник. Мих. был у меня, сидел долго, во всё время Александр, сидя против него, вслушивался в его разговоры и не спускал с него глаз…»

Так что Пушкин, строго говоря, не совершал никакого поворота. И восстание декабристов здесь ни при чём. К тому моменту он, достигший 26 лет, просто повзрослел, начал жить своим умом, вспомнил о своих корнях и о том, кто он есть. И стряхнул с себя всю модную шелуху.

Границы, которые нельзя переходить

Кстати, об опасности этой шелухи Пушкин предупреждал императора Николая I в своей записке «О народном воспитании». По мнению поэта, слишком рано тогда молодой человек должен был начинать службу: «Он входит в свет безо всяких основательных познаний, без всяких положительных правил: всякая мысль для него нова, всякая новость имеет на него влияние. …Он становится слепым приверженцем или жалким повторителем первого товарища, который захочет оказать над ним своё превосходство или сделать из него своё орудие».

Нам сильно повезло, что сам Пушкин имел и «основательные познания», и «положительные правила», заложенные ещё в детстве. Именно они и легли в основу тех ориентиров, о которых говорил Достоевский и которые не утратили актуальности и сейчас. Надо ли, теряя штаны, бежать за «передовыми странами» и слепо перенимать у них «последние достижения»? Пушкин приводит в пример Соединённые Штаты: «Уважение к сему новому народу и к его уложению сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме, в её жестоких предрассудках, в её нестерпимом тиранстве. Всё благородное, бескорыстное, всё возвышающее душу человеческую – подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству… Такова картина Американских Штатов».

А есть в западном обществе что-то, чему не зазорно поучиться? Есть. Прежде всего – само­уважение: «Образованный француз или англичанин дорожит строкою летописца, в которой упомянуто имя его предка… У нас иной потомок Рюрика более дорожит звездой двоюродного дядюшки, чем историей своего дома, т. е. историей Отечества».

А где проходят границы, которые переходить в общении с Россией нельзя? Вот где: «Простительно не любить ни русских, ни России, ни истории её, ни славы её. Но не похвально марать грязью священные страницы наших летописей, поносить лучших сограждан и, не довольствуясь современниками, издеваться над гробами праотцев».

Достоинство без спеси. Открытость без заискивания. Уважение к чужому мнению без самоуничижения. И, главное, гордость за своих предков и свою историю. Таким был Пушкин. Такими он хотел бы видеть нас.