1 апреля в Москве вручили премию «Ника», одним из лауреатов стал кинодокументалист Виталий Манский, который получил статуэтку за фильм «Труба».
Виталий Всеволодович, для вас эта премия что-то значит, или это просто очередная награда, которых у вас уже немало?
Виталий Манский: Я считаю «Нику» самой важной профессиональной кинематографической премией в Российской Федерации. Я бы даже уточнил, единственной профессиональной премией. Поэтому эта победа — важный и приятный момент биографии моей картины.
Должен сказать, я принципиально отказываюсь от премии «Золотой орёл» все годы её существования, когда она запрашивает мои фильмы для участия в конкурсе, потому что считаю сам факт появления «Золотого орла» бесчестным поступком одного конкретного кинематографиста, с которого по сути и начался раскол в отечественном кинематографическом сообществе. В прошлом году я был очень встревожен тем обстоятельством, что номинанты «Золотого орла» и «Ники» совпали на 100%. Если случаются такие совпадения, то рано или поздно встал бы вопрос, а зачем нам две премии? Но это было какое-то, судя по всему, временное помутнение сознания всех и вся, поскольку в этом году практически совпала только одна картина: «Золотой орёл» вернулся к своему значительному крену в сторону другого кино, другого понимания кинематографа.
— Сейчас документалисты сетуют, что настоящее документальное кино не пускают на телевидение и до массового зрителя оно не доходит. Вы тоже говорили, что на фильм «Труба» у вас мало надежд...
— Документальное кино не просто не доходит до экранов телевидения. А современное телевидение противоречит самой природе документального кино! Поэтому сегодня на российских федеральных каналах его не показывают вообще. Те тысячи картин, которые они позиционируют как документальное кино, таковым не является. Это телевизионные передачи. Мне, например, трудно отнести к документальному кино программы из цикла про еду. Под документальным кино я подразумеваю фильмы о современности, о нашей жизни. Моим конкурентом по премии «Ника» в этом году была картина «Кровь». Я вообще не представляю себе ситуации, при которой она может попасть на телевидение, хотя затронутые там темы невероятно актуальны и важны для самоощущения человека в пространстве и в реальной жизни. На телевидении сегодня практически ничего реального нет! А документальное кино — это основа реальности. Задача документалиста не рассказать историю, но писать историю. У нас же история пишется в другом месте, куда документалистов не приглашают.
— Но кто в этом виноват, телевизионное начальство или зрители, которые требуют развлечений?
— Ни начальство, ни зрители. Это всё равно, что искать того, кто виноват в том, что в Африке жарко, а в Сибири холодно. Нельзя обвинять якутское отделение «Единой России» в том, что в Якутии минус 40. Всё дело в состоянии нации. Мы ещё не созрели для того, чтобы быть гражданским обществом, которое может что-то самостоятельно регулировать, потому что человек, который десятилетиями воспитывался на «Кривом зеркале» и «Аншлаге», в один день не пересядет на Тарковского, Феллини и Антониони.
— Но он не только сам воспитывался, его воспитывали!
Конечно, каждый конкретный чиновник подбрасывает масла в огонь этой общей жаровни, нашего общества. Но не только они виноваты в его теперешнем состоянии. Виноват каждый из нас — вы, я и тот человек, который будет корректировать наш текст. Каждый индивидуально виновен в том, что с нами происходит.
— Газовая труба проходит связующей через весь ваш фильм. Как вам кажется, эта труба сегодня — единственное связующее нас с Западом, а теперь уже — и с Украиной?
— К сожалению, это единственное, что нас не только связывает, но и всё больше начинает разъединять и с Западом, и с Украиной. Ради наших украинских братьев мы готовы чуть ли не жизнь свою положить, в их поддержку мы ходили на митинги, проявляли солидарность, и эта солидарность в конечном счёте вылилась в то, что они теперь по трубе, которую тоже строили, будут получать газ, который им обойдётся дороже на 43 процента, платить они будут даже больше, чем Германия, против которой Россия и Украина вместе бок о бок воевали в 1945 году.
— Значит, для того, чтобы разъединение прекратилось, а началось объединение, кому-то надо отказаться от трубы, от этих бешеных денег, которые она приносит?
— Я скажу так: в Польше нет ни газа, ни нефти. Но я бы мечтал, чтобы при моей жизни мы хотя бы догнали Польшу по степени комфорта проживания в стране. Не говорю про Германию, Швейцарию — просто про Польшу. Это моя мечта, чтобы те люди, которые живут вдоль этого газопровода, на Урале, например, когда-нибудь ходили бы по таким же идеальным дорожкам в своих деревнях, жили бы в таких же уютных домах, чтобы лужайки стригнись газонокосилкой, а большое количество детей ездило на велосипедах по этим лужайкам, чтобы там было телевидение, интернет, всё, что нужно человеку для достойной жизни.
— В связи с вашим ответом и после просмотра вашего фильма рождается вопрос: почему тот, кто продаёт, живет беднее, чем тот, кто покупает?
— Иногда вопросы важнее ответов...
— У вас в фильме звучат слова Путина о том, что экономика России на 50% состоит из поступлений от нефтегазовой отрасли. Вас это заявление президента не пугает?
— Очень пугает. Потому что на этой трубе держится экономика нашей страны. И если наша экономика рухнет, последствия могут быть непредсказуемы. Русского человека долго нужно раскачивать, но если его раскачаешь, то уже не остановишь. И в этом смысле я не хочу делать никаких прогнозов, чтобы не сглазить. Но то, что может произойти страшное, можно итак догадаться.
— Вы сняли множество документальных картин, поездили по стране, вас самого давно удивлял русский человек? Во время съёмок «Трубы» вам же тоже пришлось поездить немало по нашей провинции.
— Я действительно живу очень активной жизнью, всматриваюсь в жизнь и, как мне кажется, её понимаю. И я всё-таки не к папуасам приехал, я ездил по своей стране — и знал, и понимал, куда я еду и что я увижу. Я увидел и познакомился с огромным количеством светлых, невероятных, позитивных людей. И это не фигура речи. Мы — страна, богатая замечательными людьми. Тем несправедливее отношение государства к этим людям. Я очень часто вспоминаю Вассу из посёлка Калач на Северном Урале, которая в моей картине говорит: «День переночевали и к смерти ближе». Мне кажется, что перед этой Вассой все мы, всё государство, виноваты. И самое страшное, что мы никогда не искупим эту вину. Потому что она ещё пару ночей переночует и смерть будет уже очень близка. Васса уйдёт из этой жизни, не получив от государства ничего из того, что по-настоящему заслужила. И это скверно.