Галина Вишневская оставила после себя не только десятки блистательно исполненных ролей, но также несколько работ в кино, книгу мемуаров и Оперный центр.
«Когда я родилась, мать посмотрела на меня и отвернулась: – Унесите её, какая некрасивая!», вспоминала Галина Павловна. «Я в самом деле родилась маленькой, некрасивой обезьянкой – вся волосатая, даже лицо в волосах, да ещё недоношенная. Но горластая невероятно – всё время требовала есть…»
Так начинаются мемуары Галины Вишневской «Галина. История жизни». Так началась и жизнь её, жизнь женщины-эпохи. Галина Павловна была единственной женщиной в стране, к которой на полном серьёзе можно было обратиться «Ваше Величество». Эти слова и звучали со сцены Большого театра в юбилейный вечер 1992 года, когда чета Вишневская-Ростропович вернулась из изгнания на родину. До самых последних дней и для властных структур, и для людей искусства, и для всех почитателей её таланта она оставалась одной из самых уважаемых фигур. Уважение – пожалуй, ключевое слово, именно так отнеслась к ней страна… новая страна.
Галька-артистка
Фамилия девочки, появившейся на свет в Ленинграде 25 октября 1926 года, была Иванова. В деревне у бабки она успела услышать истошный крик «Ироды!» и увидеть тусклую, удручающую картину коллективизации: «В детскую память навсегда врезалась картина того осеннего хмурого дня: грязная дорога, толпа крестьян, и на их серо-чёрном фоне – прыгающий в руках старухи ярко-жёлтый, блестящий солнцем медный самовар. Через много лет я пойму, что это было начало коллективизации, «раскулачивание», что мой детский мозг запечатлел картину разорения русского крестьянства».
Уже в четыре годика Галина пела родителям, деду, бабушке, когда та ночами мучилась от ревматизма. Обожала петь гостям – но отчего-то из-под стола, хотя публики никогда не стеснялась. «Но, вероятно, мне хотелось особой, таинственной атмосферы, хотелось уйти от реальности и создать свой мир. И вот из-под стола несётся: «Очи чёр-ные, очи страстные, очи жгучие и прекра-а-а-асные…»
С матерью – цыганкой по крови – отношения были всегда холодные, равнодушные. Родители расстались, детство Галины прошло с бабушкой в Кронштадте: «Упрямая я была ужасно и настойчивая. Уж если чего захочу – подай, и кончено. И бабка давала. Конечно, я не требовала ни денег, ни каких-то невероятных вещей, об этом не могло быть и речи. Но вот нужно было мне настоять на своём во что бы то ни стало. Например, я хочу надеть новое платье, а мне не дают – на праздник надо беречь. Я – в рёв, целый день могу реветь. В ванную, бывало, запрусь, сижу впотьмах на полу и реву. А бабке жалко – я-то слышу, как она за дверью мается. Тут вступает дядя Коля – он был педагогом в школе, где я училась:
– Не смейте входить к ней!
– А вы рады над сироткой издеваться!
– Пусть ревёт, не входите.
– Ещё чего, вас не спросила! Воспитатели!..
А я сижу – я и всю ночь могу сидеть. И вот начинаю воображать, как я здесь умираю и как они все будут плакать на похоронах… И вся обида уже забывается – не помню, с чего всё и началось, жалею себя. Вижу, как лежу я в гробу, в белом платье, вся в цветах, а бабушка идёт за моим гробом и плачет. И так мне становится её жалко, и плачу я уже от жалости к ней…»
Детство было бедное, если не сказать нищее – не помогали ни мать, ни отец, а у бабушки была крошечная пенсия. Вкус кронштадтского хлеба Галина Павловна помнит спустя 80 лет – увидев похожий каравай в одном из парижских магазинов, Вишневская едва дотерпит до дома, где будет упиваться этим вкусом.
В школе её дразнили так: «Галька-артистка!» Подробно рассказывает Вишневская в своих мемуарах, как впервые спела в унисон с учителем пения, как впервые услышала оперу на граммофонных пластинках – и как вскоре вся квартира стонала от арии Татьяны в «Онегине» Чайковского!
«Бабушка кричит из кухни:
– Да перестань наконец, закрой ты эту окаянную машину! Надоело хуже горькой редьки!
А я заливаюсь:
Кто ты – мой ангел ли хранитель,
Или коварный искуситель?
Мои сомненья разреши…
Странно, но первыми ролями моего русского репертуара в Большом театре были Татьяна в «Евгении Онегине» и Купава в «Снегурочке» – партии из «подаренных» мне опер».
К четырнадцати годам, когда началась война, всё уже было ясно. «Я буду артисткой, я буду певицей!»
Война, как говорила потом Вишневская, покончила с её детством. Мгновенно немцы разбомбили Бадаевские склады в Ленинграде, они горели, по улицам текло расплавленное масло. Всё она видела – трупы с вырезанными ягодицами, остекленевшие от голода глаза знакомых детей и жуткую смерть её бабушки от ожогов. От печки загорелось ночью платье, ожоги третьей степени – она умерла ночью, в больнице… Тогда опухающая от голода шестнадцатилетняя девочка не знала, что жизнь – близко, жизнь – впереди.
И снова артистка
В женском отряде противовоздушной обороны Галину продолжают звать артисткой. Даже когда из гордости, наказанная за самовольную отлучку, простояла час босиком в ледяной воде подвала! И взводный, через час швырнув ей нерваные сапоги, говорит: «Держи, артистка!»
Спустя десятилетия Галина Павловна Вишневская напишет, что она хорошо знает, что такое смерть. «Я не один раз чувствовала около себя её холодное дыхание. Но я не боюсь её; я верю, что есть иной мир, над которым она не властна».
Но вот прорвана блокада! Выжила…
«Чувство одиночества и заброшенности не оставляло меня, несмотря на то, что за мной ухаживали мужчины, вокруг было много молодёжи, искавшей дружбы со мной; но я создавала вокруг себя стену, через которую люди не могли пробиться ко мне, а сама я не шла им навстречу. Эта черта была во мне всегда. Я просто физически чувствовала на себе броню. Жизнь научила меня всегда быть готовой за себя постоять, и с годами эта необходимость превратилась в потребность создать свою собственную крепость, быть независимой, недосягаемой. Иметь возможность закрыть за собой дверь».
Ленинградский областной театр оперетты, 1944 год. Галину Иванову принимают туда без образования, без всяких условий – просто потому, что голос – её главный аргумент.
«– Приходите завтра на репетицию, будете ходить в массовках, в хоре – найдём для вас, что делать.
Так началась моя артистическая карьера…»
Развод с первым мужем случился, когда её только приняли в труппу. С Театром оперетты Вишневская пережила послевоенные гастроли в ужасных, безжалостных условиях – артисты не выдерживали и даже гибли на сцене. Сама Вишневская едва не умирает при первых родах: в течение двух суток на голом столе, покрытом простынёй, она рожает мальчика. И сын её умирает, не дожив до трёх месяцев…
Тут рассказ о личной жизни певицы стоит прервать. Уже больше 20 лет её книга «Галина. История жизни» всегда в продаже, всегда под рукой – энциклопедия русской жизни… Почему ей выпала такая трудная, суровая судьба? И тут же осечься. Сама Галина Павловна никогда себе таких вопросов не задавала. И на другой вопрос – о чём жалеете в жизни – отвечала: «Нет, ни о чём не жалею».
Вишневская и Ростропович. История любви
История любви, брака, семьи певицы Галины Вишневской и виолончелиста Мстислава Ростроповича – легенда, ещё одна грань её бездонной личности. Они поженились буквально после нескольких дней знакомства. Целая жизнь вместе – с 1955 года. Они никогда не приносили жертв друг другу. Только оставаясь собой, они пережили всё. У знаменитой четы две дочери, Елена и Ольга.
«– Мел… Мтл… Извините, трудно выговорить ваше имя…
– А вы зовите меня просто Славой. Можно мне вас Галей звать?
– Хорошо, зовите Галей.
А я не привыкла к такому обращению, уже много лет меня зовут только Галиной Павловной. Не знаю, как и реагировать. Для всех моих знакомых мужчин я – прежде всего известная певица; все мои взаимоотношения с ними – цветы и комплименты после спектаклей, и меня они воспринимают такой, какой видят на сцене, кому аплодируют.
И это всё мужчины среднего возраста, молодёжи вокруг меня нет – те только ждут у входа в театр. К тому же, у меня солидный муж, много старше меня, и это уже наложило отпечаток на мою манеру вести себя. И вдруг – этот Слава обращается со мной, как с девчонкой!
А он и воспринял меня так. Из-за того, что он никогда меня не видел на сцене, я была для него не взбалмошной, капризной примадонной, а просто молодой женщиной, и со всей свойственной ему непосредственностью он кинулся за мной ухаживать. Ни мой жизненный опыт, ни моя восходящая слава его не интересовали. Это и странно мне было, но и впечатление произвело особое – непривычной для меня естественности и искренности.
…Репетиции, спектакли – и возле меня то появляется, то снова исчезает человек с каким-то бешеным мотором внутри, не успеваю разобраться, что со мной происходит, но иду ему навстречу…
Зашёл ко мне в комнату, сел за рояль, играет…
– Как жаль, у меня концерт за городом, и я не услышу вас сегодня в «Онегине» – наверное, вы чудная Татьяна…
И вдруг!.. Выскочил из-за рояля и опустился на колени! Я растерялась. Может, превратить всё в шутку?
– Простите, я ещё в Москве при нашей первой встрече заметил, что у вас очень красивые ноги, и мне хотелось их поцеловать. Я уйду – вам скоро в театр… До завтра!
В моей голове – полная неразбериха. В театре, конечно, от него цветы. Хоть я уже и избалована успехом, но как непохоже это на всё, что было до сих пор!.. А может быть, я теперь другая?
…Схватил меня за руку – и бегом на улицу. Никогда и ни с кем мне не было так легко и просто. Он мне рассказывал о своей матери, сестре, как будто мы знакомы уже очень давно. И какой молодой! – хоть мы и одногодки, а мне он кажется совсем мальчишкой. Сошли с дорожек, попали в густую чащу, впереди – высокая каменная ограда.
– Придётся возвращаться, Слава, искать дорогу.
– Зачем возвращаться? Полезем через стену.
– Как – «полезем через стену»? Я не могу… Мне неловко…
– Почему? Я вас сейчас подсажу, вы влезете на стену, потом сам перелезу и с той стороны вас поймаю.
Этого ещё недоставало! Но что делать? – лезу наверх… стараясь не терять величия и собственного достоинства, а он уже с другой стороны кричит мне:
– Прыгайте!
– Куда же прыгать – смотрите, какие вокруг лужи и грязь!
– Да, в самом деле, я и не заметил… Да ничего, я вам своё пальто подстелю!
И летит его пальто в лужу!
Не заметили, как подошло время ужина – надо возвращаться.
Бежим по улице:
– Смотрите, Слава, солёные огурцы! Жаль, что магазин закрыт.
– А вы любите солёные огурцы?
– Обожаю.
Прибежали в отель, сели за стол, делаем вид, будто только что внизу встретились, – ведь, не дай Бог, что-нибудь заметят: моральный облик советского человека опозорила, амуры завела, да ещё в первой заграничной поездке. Если узнают, больше за границу не выпустят. Появляется мой телохранитель, Александр Павлович Огнивцев, – действительно заспанный, как медведь из берлоги.
– Ну куда же ты делась, я тебя везде ищу. А ты что же меня не разбудил?
– Да я знаешь как тебе стучал! Мы вместе стучали, чуть дверь не сломали. Ну и горазд же ты спать!
Тут же стал рассказывать какие-то истории, анекдоты сыплются из него, как из рога изобилия. Никогда в своей жизни я столько не смеялась, как в тот вечер. Вдруг вскочил, куда-то побежал. Да что же это за человек? Всё в нём будто ходуном ходит…
Пришла к себе в комнату, открываю шкаф – взять ночные вещи – и… в страхе отскакиваю прочь: в шкафу, как белое привидение, стоит огромная хрустальная ваза, а в ней ландыши и солёные огурцы! Ну, когда же он успел?!
Звоню ему в комнату:
– Зачем вы это делаете?
– Вам понравилось? Я счастлив! Спокойной ночи…
Мы неслись навстречу друг другу, и уже никакие силы не могли нас удержать. Будучи в свои двадцать восемь лет умудрённой жизненным опытом женщиной, я всем сердцем почувствовала его молодой безудержный порыв, и все мои чувства, так долго бродившие во мне, не находя выхода, – уж коли я дала им волю, понеслись ему навстречу».
«Я знал, что ты меня поймёшь». Вишневская, Ростропович и власть
«Я не забочусь специально о красоте звука. Для меня голос – средство, инструмент прекрасный и самый совершенный, который должен воплотить в звуках и донести до слушателей мысли автора в слиянии с моими чувствами и моим мироощущением». Так писала Вишневская о своём мастерстве.
Встреча пары Вишневская-Ростропович и власти произошла во второй половине 50-х годов. Отказ подписать письмо против Пастернака. Наблюдение за тем, как происходит годами длящаяся травля одного из величайших композиторов планеты – Дмитрия Шостаковича. Стоит ли удивляться, что опальный Солженицын (к тому времени «оттепель» закончилась жестокими «заморозками») находит приют на даче пары в Жуковке? Через два месяца после его переезда к ним Солженицына исключают из Союза писателей. Открытое письмо 1969 года в защиту автора «Одного дня Ивана Денисовича» стало первым и основным «звоночком» властям, кто они такие – Ростропович и Вишневская. Но тут важен не сам текст письма, а то, как они решились на это. Уже всемирно известные исполнители, родители двоих детей, осознающие, какому риску подвергают себя, – какой между ними происходит диалог?
«– Оставь, не те теперь времена. Я знаю, что письмо не напечатают, и всё же какой-то круг людей узнает о нём от сотрудников редакций газет.
– Но ты берёшь на себя очень большую ответственность за судьбы многих близких тебе людей. Ведь это коснётся не только тебя, но и твоих близких друзей, твоей сестры-скрипачки, которую в любую минуту смогут выгнать из оркестра, а у неё муж и дети. Ты не можешь не думать, что ждёт их, а также меня. У меня театр, и я не хочу перечислять – чего лишусь… Всё, что я создавала в течение всей жизни, пойдёт прахом.
– Уж с сестрой-то ничего не случится, а с тобой мы можем фиктивно развестись, и тебя ничто не коснётся.
– Фиктивный развод? А где же ты собираешься жить и что ты скажешь детям?
– Жить мы будем вместе, а детям я объясню, они уже большие, и всё поймут.
– Но, как я понимаю, ты предлагаешь развод, чтобы именно внешне отделить себя от семьи, а тогда мы должны жить врозь. Ты что же, собираешься тайком лазить ко мне в окна по ночам? Ах, нет? Ну, конечно, это смешно. Тогда мы будем жить вместе, а я повешу себе на грудь объявление, что не сплю с тобой в одной постели и потому не отвечаю за твои поступки. Ты это мне предлагаешь? Ты хоть никому не рассказывай, не выставляй себя на посмешище.
– Но ты пойми, если я сейчас не вступлюсь, не вступится никто.
– Открыто не вступится никто в любом случае. Ты выступаешь против адской машины в одиночку и должен трезво и ясно видеть все последствия. Не забывай, где мы живём, здесь с любым могут сделать всё. Возвысить и уничтожить. Вон Сталина, который был в этой стране больше, чем Бог, выбросили из мавзолея, потом Хрущёва как ветром сдуло, будто он и не был десять лет главой государства. Первое, что с тобой сделают, это тихонько вышвырнут из Большого театра, что нетрудно: ты там приглашённый дирижёр. И, конечно, твоим заграничным поездкам можешь сказать «прощай!». Ты готов к этому?
– Перестань паниковать. Я уверен, что ничего не случится. Я должен это сделать, я много думал, и ты пойми…
– Я тебя очень хорошо понимаю, и уж ты-то прекрасно знаешь, что в результате во всём поддержу тебя и буду рядом с тобой. Но я отчетливо представляю, что нас ждёт, а представляешь ли ты – в этом я очень сомневаюсь. Я признаю всю твою правоту, хоть сама бы этого и не сделала, имея в виду все несчастья, что свалятся на нашу семью, о чём тебе сейчас говорила… Но ты – большая личность, ты великий артист, и если ты чувствуешь, что должен высказаться, ты это делай.
– Спасибо тебе. Я знал, что ты меня поймёшь».
В 1976 году Вишневская и Ростропович покидают СССР. Спустя четыре года их лишают советского гражданства. В архивах библиотек и сегодня можно спокойно найти и прочитать номер «Известий» от 16 марта 1978 года: «идейные перерожденцы», «порочили советский общественный строй», «ущерб престижу Союза ССР», «лишить гражданства СССР М. Л. Ростроповича и Г. П. Вишневскую»…
В новой России
Во время эмиграции профессиональная карьера Галины Вишневской развивалась невероятно. С каких всемирно известных сцен не лился её серебряный голос, сложно сказать. Но в 1990 году Вишневская и Ростропович возвращаются в Россию. И после её юбилейного вечера в Большом театре – театре, который Вишневская не могла простить за предательство все эти годы – певица скажет:
– Это – перелом жизни всей! Я счастлива, что это случилось. Я счастлива, что у меня освободилась душа. А это самое главное: душа освободилась от гнева, освободилась от чувства оскорбления человеческого достоинства, которое узлом стягивало мне грудь все восемнадцать лет…
На оперную сцену новой России Галина Павловна не вернулась. Она ухаживала за внуками, занималась созданием музея Шостаковича в Петербурге, а в 2002 году родился её главный «внук» – Центр оперного пения Галины Вишневской. В 2012 году ему исполнилось 10 лет.
В 2006 году Мстислав Ростропович заболевает… В следующем 2007 году вся Россия хоронила великого дирижёра, виолончелиста, деятеля культуры. А она хоронила мужа.
Вскоре СМИ получают ещё один крупный информационный повод: Вишневская продаёт свою коллекцию. Немногие знали до того момента, что у четы Ростропович-Вишневская есть огромная, богатейшая коллекция живописи (Серов, Репин, Брюллов, Иванов…), которую они собирали с любовью и страстью на аукционах в эмиграции. Мало кто обращает внимание, что это решение – продать коллекцию – они приняли с Ростроповичем ещё при его жизни, был подписан договор с аукционным домом Sotheby’s… И дело было не только в том, что «за коллекцией надо следить, а на это нужны деньги», как говорила тогда сама Вишневская. Дело в том, что несколько благотворительных фондов Ростроповича, которыми занимается их дочь Ольга, тоже нуждались в финансировании. Коллекцию купил олигарх Алишер Усманов. Все, у кого была такая возможность, могли посетить выставку в Константиновском дворце под Петербургом в 2008 году.
* * *
Галина Вишневская – чистый человек. Чист её голос в аудиозаписях старых концертов. Чисты её руки, не замаранные никакими грязными подписями и выступлениями. И чисто её писательское перо. Книга воспоминаний «Галина» впервые вышла в свет за границей в 1984 году. В России её смогли прочитать только во времена перестройки. В прошлом году Галина Павловна отредактировала книгу и выпустила новым изданием, внеся туда всего лишь незначительные изменения. Обе версии мемуаров заканчиваются одинаково – двадцать шестым июля 1974 года, моментом отъезда из СССР. Моментом прощания.
«Наконец мы в самолёте, в своих креслах. Боже мой, почему так долго мы не двигаемся? С появлением каждого нового пассажира мне кажется, что пришли за нами, что прикажут сейчас нам выйти из самолёта. Что тогда будет?
Ведь нас встречает в Париже Слава, и пройдёт несколько часов, пока я смогу дать ему знать, что мы не вылетели… что нас вывели уже из самолёта… Привязанная ремнями к креслу, окаменев от страшного напряжения, я чувствую, что ещё несколько минут – и не выдержит сердце. Закрываю глаза и начинаю считать секунды, минуты… Наконец-то закрылись плотно двери… Но нет, ещё рано радоваться, их так же легко могут и раскрыть и вывести нас вон…
Но вот дрогнули шасси, и мы выруливаем на взлётную дорожку… Самолёт набирает скорость, быстрее, быстрее, быстрее… и наконец отрывается от земли…
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ!
И вы, мундиры голубые,
И ты, послушный им народ…
– Мама! Мама! Что ты говоришь! Перестань плакать! Перестань, слышишь!
Только теперь я понимаю, что из глаз моих потоком льются слёзы. Ещё несколько минут тому назад у моих детей были такие счастливые лица, а сейчас в их глазах испуг и тревога. Я не хочу, чтоб они видели мои слёзы. Стараясь сдержать рыданья, приникнув лицом к окну, я смотрю, как широкой чёрной лентой бежит из-под ног моих моя земля… и я уношусь в небо всё выше, выше…
И чем дальше я отрываюсь от неё, тем причудливее меняет она цвет и очертания под пробивающимися к ней лучами солнца. И вдруг, словно омытая весенним ливнем, превращается она в ярко-изумрудный луг, покрывается какими-то фантастическими цветами… И мне кажется, что бежит по нему девочка в белом платьице в горошек, с красной ленточкой в волосах… Вот она оторвалась от земли и уже летит по воздуху, протянув ко мне руки: «Вернись!.. Верни-и-ись!»
Да ведь это же я – Галька-артистка! Господи, помоги, дай силы, спаси и помилуй!
– Проща-а-ай!..
Детская фигурка становится всё меньше и меньше, превращается в совсем маленькую точку… потом исчезает. Очертания земли сливаются в бесформенную, бесцветную массу, и белые облака словно саваном закрывают её».
Материал впервые опубликован 12 декабря 2012 года.