135 лет назад, 21 марта 1889 г., в семье... Впрочем, дело было не в семье. А просто так вышло, что Евгения Сколацкая родила сына Александра от адвоката Николая Вертинского.
Прежняя, законная жена Николая Петровича развода ему не давала, жениться на своей избраннице он не мог, так что Александр Вертинский с формальной точки зрения был незаконнорожденным. Отец был вынужден усыновить его несколько лет спустя.
В то, что обстоятельства рождения могут серьёзно повлиять на всю последующую жизнь, можно верить, а можно и не верить. Но в случае с Александром Вертинским придётся признать, что клеймо «незаконнорожденный», или, если угодно, «внебрачный», в том или ином виде преследовало до конца дней не только его самого, но и созданный им жанр.
Не из него ли вырос русский рок?
В самом деле — Вертинский всегда и везде стоял несколько наособицу. В энциклопедиях и справочниках о нём пишут, что он, дескать, работал в жанрах русского романса и городского романса. Но в том-то и фокус, что Вертинский не был для романса начала XX столетия «своим». Он вырос из него, создав отдельный жанр, где всё сконцентрировано на одном человеке, где певец не просто исполнитель, но одновременно и автор текста, и автор музыки. Между прочим, это дало мощный импульс к возникновению авторской песни и — опосредованно — отечественной рок-традиции...
Не стал он окончательно «своим» и для официальной советской культуры. С одной стороны всё вроде бы отлично — с 1943 по 1957 гг. он дал в СССР более трёх тысяч концертов. В среднем получается примерно 215 выступлений в год. Результат более чем впечатляющий. Для сравнения — в 1989 г. Виктор Цой и сольно, и с группой «Кино», дал всего 66 концертов, а ведь именно этот год его биографы называют «золотым временем звёздных гастролей». То есть Вертинский демонстрирует уровень востребованности не просто звезды, а суперзвезды высшей лиги — это если учитывать признание «снизу». Признание «сверху» тоже вроде есть — тут и роскошная квартира на улице Горького, и дача, и Сталинская премия, лауреатом которой Александр Николаевич стал в 1951 г. Стоит особо отметить, что получил он её за роль откровенного негодяя, кардинала Бирнча, из фильма Михаила Калатозова «Заговор обречённых». А ведь по негласной традиции роли отрицательных персонажей столь престижными премиями не отмечались никогда... И при всём при этом пластинки Вертинского не издаются, в прессе — ни слова. О чём сам Вертинский в 1955 г. с горечью и болью пишет заместителю министра культуры СССР Сергею Кафтанову: «Обо мне не пишут и не говорят ни слова, как будто меня нет в стране. Газетчики и журналисты говорят „нет сигнала“. Вероятно, его и не будет. А между тем я есть! Как стыдно ходить и просить, и напоминать о себе... А годы идут. Сейчас я ещё мастер. Я ещё могу! Но скоро я брошу всё и уйду из театральной жизни... и будет поздно».
Русские привычки
А, главное, он не стал окончательно «своим» и в эмиграции, которая длилась с ноября 1920 по ноябрь 1943 гг., то есть 23 года — почти треть отпущенного Вертинскому земного срока в 68 лет. Кому-то это может показаться странным. В самом деле — на эти годы выпадает пора его зрелости и расцвета — и как человека, и как творческой единицы. Этот самый расцвет не остаётся незамеченным — всероссийскую популярность Вертинский обрёл ещё в 1916 году, а дальше она растёт и становится мировой.
Причём, что называется, по гамбургскому счёту. Обратите внимание — Вертинский ведь катастрофически выпадает из когорты мировых знаменитостей российского происхождения. Можно объяснить триумфы Анны Павловой — всё-таки искусство танца понятно без перевода, да и отечественный балет благодаря «Русским сезонам» Сергея Дягилева приобрёл в мире культовый статус. Можно объяснить триумфы Сергея Рахманинова — язык музыки тоже интернационален. Можно объяснить и триумфы Фёдора Шаляпина — всё-таки за ним стояла могучая оперная традиция. А за Вертинским не стоял никто, кроме него самого, его текстов и его музыки. Причём тексты были только и исключительно на русском языке, да и вообще весь он был вопиюще русский, несмотря на все «трущобы Сан-Франциско» и «бананово-лимонные Сингапуры».
И всё же Вертинский в эмиграции успешен, востребован и богат. Ему аплодирует Европа и Америка. Им восхищаются Чарли Чаплин и Марлен Дитрих. Дружбы с русским автором-исполнителем ищут сильные мира сего — шведский король Густав V и испанский король Альфонсо XIII, однако Александр Николаевич разборчив, и предпочитает поддерживать дружеские отношения с Альбертом Эйнштейном...
Казалось бы — чего ещё нужно? Живи, пиши, пой, стриги купоны и купайся в лучах славы! Но Вертинскому всё-таки нужно что-то, чего Запад дать не может. Прежде всего — культовый статус, почти религиозное почитание, каким он был окружён на Родине: «Актёр считался высшим существом, которому многое прощалось и многое позволялось, и все это объяснялось „странностями таланта“, „широтой натуры“ и т. д. От всего этого пришлось отвыкать на чужбине. Слушают тебя или не слушают, ты должен петь. Публика может вести себя как ей угодно. Петь и пить, есть, разговаривать, шуметь или даже кричать — артист обязан исполнять свою роль, в которой он здесь выступает. Ибо гость — святыня. Гость всегда прав. Он платит деньги. Он может икать, рыгать и даже блевать, если хочет. Пред ним склоняется всё!»
«Добродушный кретинизм»
Вообще Вертинский так отзывался о кабаре. Но и в условном «высшем обществе» Запада актёр не был окружён почитанием. В 1934 г. Александра Николаевича пригласили на завтрак в Hollywood Morning Breakfast Club, куда магнаты киноиндустрии зовут только звёзд мировой величины. Вроде бы честь великая. Но Вертинский идёт туда нехотя и лишь под нажимом — он отлично понимает, что даже суперзвезда для «серьёзных людей» всего лишь мелкий развлекательный эпизод: «Не будем говорить о том, как я пел. Меня поташнивало от этих разговоров, от вида яичницы, которой я терпеть не могу, от папирос натощак и всего этого добродушного кретинизма. В вечерних газетах были приведены фамилии всех финансовых тузов, бывших на завтраке, и среди этих мешков с золотом робко серела моя скромная фамилия, как бедная родственница за богатым столом...»
Именно поэтому Вертинский постоянно обращается к советскому правительству с просьбой пустить его обратно. Впервые с такой просьбой он обратился в 1923 г. Потом — в 1925 г. Потом эти просьбы стали уже чем-то вроде общего места. Именно поэтому финалом его эмиграции стала не Европа и не Америка, а Китай. Конкретно — два самых «русских» города «Поднебесной», Харбин и Шанхай. Критик и публицист Наталья Ильина, которую родители вывезли в возрасте 6 лет в Харбин, была, разумеется, с Вертинским знакома. И весьма проницательно писала: «Эмигранты второго поколения, попавшие за границу малыми детьми, живя в Америке или во Франции, ходили в тамошние школы, родной язык забывали, от русских корней отрывались. Эмигрантская молодежь Шанхая тридцатых и сороковых годов в большинстве своем выросла в Харбине, оставалась русской и по языку, и по устремлениям. Не эта ли надежда найти более молодую и обширную аудиторию плюс отчаянье и толкнули Вертинского ехать в Шанхай? Он прекрасно знал, где его настоящая аудитория, стремился к ней и из Франции, и из Америки, и вот очутился в Шанхае».
Однако даже Шанхай, где всё с точки зрения аудитории обстояло неплохо, был лишь суррогатом. И 7 марта 1943 г. Вертинский пишет последнее письмо с отчаянной просьбой о возвращении: «Эмиграция — большое и тяжёлое наказание. Но всякому наказанию есть предел... Жить вдали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь — самое ужасное. Разрешите мне вернуться домой. Я ещё буду полезен Родине».
Вернуться ему разрешили. И Родине он действительно был полезен — возобновление концертной деятельности уже немолодого Вертинского началось с фронтовых гастролей...