Знакомое многим утверждение: «Биография поэта - его стихи» - лютая банальность, переходящая в пошлость. К тому же оно чрезвычайно редко соответствует действительности. Исключения полагается знать в лицо и по имени. Одно из таких имён - Евгений Евтушенко.
Забавно, что его самого очень часто обвиняли в этих самых грехах - банальности и пошлости. Не в последнюю очередь по той причине, что он, дескать, «играет на понижение». Воспевая, скажем, социалистическое строительство, постоянно скатывается то в эротику, а то и вовсе в какую-то плебейщину, описывая такую низкую материю, как еда, которой в «настоящей поэзии» не место.
«Махая колбасой»
Критики были правы лишь в одном. Еда в произведениях Евтушенко не просто присутствует, её там очень, прямо-таки до неприличия много. Местами именно она становится главным инструментом в описании окружающего мира. И пользуется поэт этим инструментом виртуозно.
Скажем, одно из ранних стихотворений - «О, нашей молодости споры!». В нём 28 строк. Но, чтобы передать общее ироническое настроение, драйв молодости и атмосферу студенческих посиделок, в принципе хватит и двух: «Здесь скульптор в кедах баскетбольных кричит, махая колбасой». Поскольку наряду с колбасой здесь же упоминаются такие простецкие закуски, как ситный хлеб и баклажанная икра, а также «бледный сидр» - откровенно плебейский напиток, сильно «дающий по шарам», категория колбасы вычисляется элементарно. Это самый дешёвый в 1957 г. сорт «Чайная». Что, кстати, подтверждают и мемуары поэта.
Отметим - в 28 строках еда фигурирует 4 раза. Это соотношение останется более или менее постоянным и дальше. И только в поэме «Мама и нейтронная бомба» 1982 г. еда станет не просто главным, а чуть ли не единственным образом и приёмом создания поэтической ткани. На 80 страниц текста 60 конкретных, снайперски точных упоминаний еды и продуктов. Если кому-то захочется воссоздать советские кулинарные реалии, лучшего пособия не найти.
Что такое советская кухня, Евтушенко демонстрирует в самом начале, когда говорит о судьбе комсомольской кожанки мамы: «Мать иногда закутывает ею кастрюлю, в которой томится картошка или пшённая каша». Народное и доступное. «Каша - пища наша, а щи - поповские». В конце поэмы фигурирует другой советский символ. Но уже символ роскоши и спецраспределителей: «Дед ставил на стол коробку конфет с неизменными вишнями в шоколаде».
В середине между этими двумя полюсами разворачивается натуральный кулинарный калейдоскоп. Память героя мечется по континентам и временам. Описывается то история семьи, то эротические приключения, то ужасы Великой Отечественной войны, то кошмар возможной войны ядерной. И везде расставляются маячки, связанные с тем, что человек в данный момент ест или собирается есть.
Идеология еды
Местами это делается настолько неожиданно, что кажется несовместимым со здравым смыслом. Что может быть общего у еды и эротики, если это, конечно, не поедание клубники из пупка? А вот что. Герой в Италии любуется «интернационалом женских ног» и особо отмечает самые вожделенные: «Немецкие - сосисочно-мягкие, в рыжих веснушках, словно обрызганные гамбургской горчицей». Потом женские ноги, но уже отечественные, снова увязываются с кулинарией: «Но у московских девочек, воспитанных на болгарских соках, ноги росли с катастрофической быстротой». Кстати, точнейшая примета времени - поставки консервированных соков «Болгарпродукт» пошли в СССР именно тогда.
Местами всё идёт очень даже традиционно. Взять хотя бы ту же Италию. Какая первая кулинарная ассоциация с этой страной? Всё верно. Макароны. И вот первая картинка из кафе: «Два мрачных иранца, запутавшихся в спагетти». И немного погодя контрабандой появляется другой итальянский символ, который тогдашнему читателю расшифровать трудновато: «Дремал, переваривая минестроне, смотритель музея». Конечно, просто сказать: «Суп из сезонных овощей» - значило угробить заграничную романтику.
Потом герой перемещается в Сибирь, на Байкал. И пожилая буфетчица, узнав в герое сына своей первой любви и расчувствовавшись, собирает угощение, которое может быть только здесь: «А в избе, поставив на стол омулька и бруснику...»
В Белоруссии, куда героя заносит в поисках семейных корней, ему первым делом вполне ожидаемо подносят «гранёный стакан розового свекольного первака». А дальше идут картошка и особенные белорусские шкварки - идеальная закуска под самогон.
Но местами «презренная» тема еды доходит до впечатляющих высот. Иногда запросто перекрывая античные трагедии: «Прозрачные от голода дети блокадного Ленинграда тянутся к жёлтым фонарикам ёлочных мандаринов, а когда срывают, не знают, что с ними делать».
«Мама крутила начинку для сибирских пельменей». «Баба-Яга толкла в ступке грецкие орехи для сациви». «Василиса Прекрасная мечтательно делала фаршированную рыбу».
Идеальное советское братство народов, где нет и быть не может Иуд, сопровождается идеальной советской трапезой. «За столом никто у нас не лишний». Наверное, таким и должен быть настоящий советский фьюжен.
Сациви
Нелли Додуа, повар грузинского цеха ресторана «Страна, которой нет»:
Ингредиенты:
- Филе бедра курицы - 100 г
- Очищенные грецкие орехи - 100 г
- Стебли кинзы - пучок
- Чеснок - 3-4 зубчика
- Зелёный острый перец - 1/2
- Хмели-сунели, соль - по вкусу
- Вода - полстакана
- Ореховое масло для украшения
Для отваривания курицы:
- Репчатый лук - 1 шт.
- Стебель сельдерея - 1 шт.
- Чеснок - 2-3 зубчика
- Соль - по вкусу
Как готовить:
- Курицу очистить от кожи и жира, нарезать крупными кусками.
- В кипящую воду положить сельдерей, лук, чеснок. Потом курицу. Варить мясо до готовности, в самом конце посолить.
- В блендер положить орехи, хмели-сунели, колечки зелёного перца, стебли кинзы, чеснок и соль. Налить холодной воды.
- Пробивать в блендере долго, несколько минут, в несколько приёмов. Добиться консистенции жидкой сметаны.
- Остывшую курицу положить на тарелку, залить соусом, капнуть ореховое масло для украшения.