Обид не держал
По заслугам. Ибо Ефремов был истинным тружеником. Он не просто любил театр - он его боготворил. Это служение было «почти религиозное», как заметила однажды Галина Волчек.
А ведь было ещё и кино. Миллионы его обожают за не очень многочисленные и порой небольшие роли. Одна из них - следователь Максим Подберёзовиков в «Берегись автомобиля». История с этим фильмом - ярчайшее доказательство того, насколько Ефремов был независтлив и лишён тщеславия. Он мечтал сыграть Деточкина, но Рязанов на эту роль уговорил Смоктуновского, а Ефремову предложил Подберёзовикова. И Олег Николаевич согласился без всяких обид. Рязанов позже вспоминал, что отказал Олегу Николаевичу потому, что в пробе Ефремова - Деточкина увидел не чудака-рыцаря, а «волка в овечьей шкуре, железного человека, вожака».
Таксист Саша в «Трёх тополях» на Плющихе» (Пахмутова, кстати, согласилась написать музыку к «Тополям», когда увидела крупный план Ефремова в машине, когда Доронина поёт «Нежность»); немой художник Фёдор в «Гори, гори, моя звезда» (роль писалась под Никулина, но тот сыграть не смог - уехал с цирком на гастроли. А Ефремов сам предложил убрать все реплики его героя)...
Режиссёр Александр Митта (снявший его в 13-секундном эпизоде в фильме «Звонят, откройте дверь») вспоминал, как долго набирался смелости предложить эту роль с одной-единственной фразой «Нет, я никогда не был первым пионером» Ефремову, тогда уже знаменитому со своим «Современником». Несколько актёров от этого эпизода с возмущением отказались - мелковато! А Ефремов не только с ходу согласился, но и сыграл несколько вариантов эпизода (и за каждым вариантом просматривался иной поворот судьбы его героя), так что Митта не мог выбрать, какой из них лучший.
Дон Кихот с Арбата
Люди, знавшие Олега Николаевича, говорили, что на съёмках тот отдыхал от огромного, тяжкого труда худрука, от той ответственности в театре. 14 лет он проработал - нет, прослужил! - худруком «Современника» и 30 лет - МХАТа.
А ведь был он простым мальчишкой из арбатских переулков, из густонаселённой московской коммуналки. Дружил в детстве с внуком одного из легендарных мхатовских «стариков» - актёра Калужского. Друг этот и соблазнил Олега пойти в актёры. Видел Ефремов и изнанку жизни - воркутинские лагеря. К счастью, по другую сторону колючей проволоки - его отец служил бухгалтером в системе ГУЛАГа.
После драмкружка в столичном Доме пионеров долговязый, худющий парень поступил в Школу-студию МХАТ, поразив приёмную комиссию отчаянно-страстным исполнением пушкинского «Желаю славы я». Хотя славы-то он как раз и не желал - он желал творить, созидать. Лидером, заводилой, вожаком проявил себя очень скоро, будучи щедро наделён даром заряжать и заражать всех вокруг своей неуёмной энергией. Но по окончании Школы-студии случилась драма - его не взяли во МХАТ. Говорят, тогда Ефремов записал в дневнике: «Я ещё вернусь сюда на белом коне, главным режиссёром - сами попросят!»
Это случится, но много позже, в 1970-м. А пока заканчивались 1950-е, на дворе затеплилась «оттепель», и Ефремов мечтал о собственном театре - свободном, демократичном. И потихоньку подбирал труппу в Студию молодых артистов. Его считали романтиком, идеалистом, Дон Кихотом. Но было в нём и другое, что проявится потом в прозвище Фюрер, которое дадут коллеги: за фантастическим обаянием, за юмором и завораживающим баритоном скрывались железная воля и твёрдый ум. Своего он добился - создал легендарный «Современник». И было ему тогда лишь 29 лет.
Соло для героя
Ефремов часто повторял: «Если я честный, я должен...» Он ненавидел равнодушие в профессии, актёрский эгоизм, страсть к личному успеху в ущерб общему делу. Он был из тех, кто свято верил, что «гражданином быть обязан», а самым главным в актёре считал не мастерство, а человеческое содержание. Часто повторял коллегам: «Не забывайте, что вы люди».
И ему верили, за ним хотелось идти, в него влюблялись. Как вспоминала Галина Волчек: «Многие были готовы отдать за него без раздумий если не руку, то палец уж точно».
Во МХАТе же его ждало новое поле битвы. Один из славнейших российских театров пребывал тогда в глубоком кризисе: труппа в 150 человек, многие из которых в театр приходили два раза в месяц - за зарплатой, доносы и анонимки, пьянство и интриги. Позвали Ефремова спасать театр легендарные «мхатовские старики-актёры». Но были среди них и те, кто заявлял: «Ноги моей не будет в театре, пока этот мальчишка не уберётся!» - и те, кто мимо кабинета Ефремова проходил, напевая: «Враги сожгли родную МХАТу».
А он работал, воевал, разгребал эти авгиевы конюшни. Обновил репертуар, позвав лучших на то время драматургов: Розова, Рощина, Володина, Шатрова. Переманил в театр из ленинградского БДТ Олега Борисова, который признавался: «В его глазах горел такой огонь, что я поддался» (а через 7 лет между ними случился столь яростный конфликт, что обиду на Ефремова Борисов сохранил до конца жизни). Во МХАТ пришли Смоктуновский, Козаков, Евстигнеев, Калягин, Лавров, Доронина. Но, если в созданном им «Современнике» Ефремову прощалось всё, во МХАТе он так и остался чужаком. «Антиефремовское» войско сил не жалело - до такой степени, что, как признавали друзья, на него порой было страшно смотреть. Да и сам Ефремов поводов давал немало - вспомнить хотя бы его «уходы в пике», о которых немедленно следовали доносы «наверх».
Через 17 лет службы Ефремова в театре произошёл трагический раскол МХАТа на «мужской» и «женский». Часть труппы осталась в здании в Камергерском, часть ушла вслед за Татьяной Дорониной в здание на Тверском бульваре. А тут ещё 90-е с их сумбуром, сумятицей, бандитами, кризисами, рухнувшими ценностями.
Силы его иссякли - пришла болезнь, тяжёлая, изматывающая. Он уже не мог обходиться без кислородного аппарата (и при этом не бросил курить). Он умер в одиночестве: дома, на Тверской. Готовился к постановке пьесы «Сирано де Бержерак», про которую любил повторять: «Так о чём же эта пьеса? О том, что хорошо жить. Вот и все дела!»