«Свинцовый туман» спустя 22 года после распада снова заявляет о себе проверенными временем хитами и новыми композициями.
Но в эксклюзивном интервью aif.ru лидер группы, по профессии — инженер с дипломом МАДИ, Дмитрий Нестеров рассказал не только об этом.
«Я знаю» написана влюбленным молодым человеком
Татьяна Уланова, aif.ru: — Дмитрий, ваша песня «Я знаю», кажется, никогда не исчезала из радиоэфира. Но сейчас она актуальна как никогда: «Я знаю — придёт тот день, / Я знаю — настанет светлый час, / Когда улыбнётся мир / И станет прекрасным все для нас!
Дмитрий Нестеров: — Не умею сочинять песни на заказ. Не получается. «Я знаю» написана влюбленным молодым человеком, которому девушка ответила: «Да!» И вот — лето, рассвет. Шесть утра. После дискотеки в ДК МАИ я подошел к расстроенному пианино и сочинил эту жизнерадостную композицию. Родилась «рыба». Я все ждал, когда мне кто-то напишет нормальный припев. Но все осталось, как было придумано летним утром, когда случился порыв. Когда накопленное счастье вылилось в абсолютный позитив. Как такое написать специально?
— Но вы ведь не в МАИ учились.
— Хотел было пойти туда — по стопам родителей-авиаинженеров, они делали подвески для летательных аппаратов на оборонном заводе. И мог легко поступить туда, потому что готовился. Но... У родителей была секретность, запрет на выезд за границу. И даже когда они меня, десятилетнего, пытались отправить со знакомыми в Польшу, им тут же надавали по шапке. Поэтому я пошел в МАДИ на вычислительную технику. Причем за компанию с товарищем. Он провалился. А я поступил.
Еще в школе, в пионерлагере, я что-то бренчал на пианино. И когда в институте объявили о наборе в ВИА, тут же записался. Играл на клавишах Vermona. Рядом со мной всегда были классные музыканты. В том числе талантливый гитарист Олег Белов (однофамилец участника «Парка Горького»). Постепенно увлечение переросло в серьезное занятие: мы сами сочиняли песни, репетировали, исполняли их. Старались играть тяжелую музыку. Такой поп-рок. Потихоньку ездили на концерты — по Подмосковью. В конце 1980-х — начале 1990-х это все было в полуподпольном, полулегальном виде. Какие-то конкурсы, культурные мероприятия с участием музыкальных групп.
После института все попали куда-то по распределению. Некоторые ушли в музыку. Тот же Олег Белов после экспериментов с хэви-металл оказался у Алексея Глызина... А мы, несколько человек, так и остались в полупрофессиональном состоянии.
— Что не помешало добиться приличных успехов.
— Толчок к развитию нам дал большой тур в Англии, когда мы играли концерты несколько недель подряд.
«Вернулись из Англии, а в России нас никто не знал»
— Как вы туда попали?
— По культурному обмену. После института распределился на кафедру, мог защитить кандидатскую. Но спустя десять месяцев договорился, чтобы меня отпустили «на свободу» — без трехгодичной обязательной отработки. Уже понял, что хочу двигаться в сторону музыки. В Москве появилась рок-лаборатория, мы собирались, что-то придумывали, записывали песни. И все это происходило незадолго до распада СССР.
Однажды ирландское отделение BBC решило организовать культурный обмен между музыкальными группами. Специально обученные люди прослушали 400 групп, выбрали три коллектива — джаз, рок-фолк и наш поп-рок. Так за государственный счет мы попали в Дублин, потом в Белфаст, затем в Эдинбург и Глазго. Это было настоящее путешествие — дюжина концертов, общение с огромным количеством людей.
Завязались отношения. Потом я ездил туда несколько лет, думал подписать контракт на волне интереса ко всему постсоветскому. Они ведь там, кроме балета, балалайки, цирка и медведей, ничего о России не знали. А мы еще исполняли песни на стихи Байрона. Хоть и на русском. Какая-то шотландская газета тогда вышла с огромной статьей на первой полосе: «Байрон перевернулся бы в гробу, узнав, что „красные“ поют песни на его стихи». Представляете шаблонность их мышления? Я стою одетый, как они, постриженный, как они, поющий современные песни. А все равно — «красный». Наверное, там и сейчас мало что изменилось в этом плане.
— Кстати, почему Байрон?
— Наверное, потому что... люблю. В детстве (мне было лет восемь, я болел) мы сидели с мамой в кресле, и она читала мне Байрона, короткие стишки Бернса. В доме было много поэтических сборников...
— Свой стиль вы назвали «новой гитарной музыкой». Выпендриться хотели?
— Конечно! Я понял, что с Англией долгосрочных отношений не получается — песни на русском там не нужны. Хотя мне удалось познакомиться с большим продюсером Брюсом Финдли, дважды он приглашал меня на свои радиошоу на BBC, где я коряво пытался что-то рассказывать: «I live in Moscow», «My name is Dima»... В Британии я понял, как работает индустрия и реклама, как организовываются туры и оформляются афиши... Словом, приобрел хороший опыт.
Мы играли брит-поп — веселую гитарную музыку, на позитиве, с романтикой. А как себя назвать? Стали искать и придумали «Экологически чистую музыку» — без фонограммы, полностью живое исполнение гитарной музыки. Да, выпендреж! Но он оправдал себя.
Мы вернулись из Англии, а в России нас тогда никто не знал. Надо было как-то заявить о себе. И мы с гитаристом Маратом Бекметовым договорились... раскрасить два троллейбуса 12-го маршрута, которые ходили по всей Ленинградке до Манежа. Ну и оформили под нашу желто-зеленую пластинку с африканскими рисунками, договорившись с главным инженером троллейбусного парка.
— Так можно было?
— Семь ящиков водки — и можно почти всё! Тем более моя соседка работала директором магазина и продала мне «сорокаградусную» по себестоимости. Прошел год. Песен наших по-прежнему почти никто не слышал. Но знали нас уже все! Да, среди моих предков — купцы. Так что предпринимательская жилка в крови имеется. Вскоре «Свинцовый туман» стал модным, популярным. Песни крутились на радио. А на «Горбушке» продавались левые пластинки.
«Тебе Бог подарил талант, а ты его зарыл»
— И вдруг вы решили закрыть группу...
— Надоело все! Честно. Я не понимал, что дальше, куда двигаться. В 1998-м выпустил альбом, и он, как теперь говорят... не зашел. А тут еще финансовый кризис. На что записывать следующий альбом, непонятно. Студия «Союз» развалилась. В общем, в 2002 году мы распустились. При этом песня «Я знаю» успела стать настоящим хитом, который звучал везде и всюду.
— Чем же занялись после роспуска?
— Я и раньше вовсю креативил, организовывал всякие мероприятия и праздники. А тут еще добавился политический пиар. При этом музыку я не бросал. То песню запишу, то клип попытаюсь снять... К сожалению, музыке надо служить. Или не заниматься ею вообще. Впопыхах, кое-как, на бегу ничего хорошего не получится. Нужна группа, нужно настоящее творчество. Я бы даже сказал — таинство, волшебство. Тогда твои песни будут трогать людей, отзываться в их душах.
Друзья все время капали на мозги: «Тебе не стыдно? Твои песни до сих пор в ротации, в хит-парадах, другие об этом только мечтают. Тебе Бог подарил талант, а ты его зарыл». Один товарищ со мной несколько лет вел душеспасительные беседы. И я... сломался. Сказал: ладно, возвращаемся в «Свинцовый туман». Правда, без встречи с Григорием и Александром Лапенковыми, без их желания, таланта и энергии это вряд ли получилось бы.
— Сейчас у вас снова «великолепная пятерка»?
— Да, состав живой. Мы играем концерты, ездим по стране, выступаем. В активе — 22 композиции, из них только шесть новых, остальные — старые. Они заходят лучше.
Я вижу, какие песни скачиваются в интернете (в месяц порядка 700 тысяч прослушиваний). И знаю, что нас слушают не только те, кому было 20-25 лет в 1990-е, но и те, кто тогда только родился. «Твое имя», «Ушла любовь»... Это ведь Байрон в переводе Пастернака, не хухры-мухры. Да и музыка была вдохновлена великими стихами. Хотя мне до сих пор кажется, что все это происходит не со мной.
«Кто мы, что, для чего живем?»
— Не верили, что можно возродиться спустя 20 с лишним лет?
— Не верил, что можно вернуться в индустрию в полный рост. Однако теперь «Свинцовый туман» звучит в фильме «Особенности русской больницы», снятой по последнему сценарию Рогожкина, в лазерном шоу праздника выпускников «Алые паруса», в рекламе российского автозавода.
Наша музыка лирическая и в то же время очень ритмичная — в танцевальных битах прежних лет. Все-таки я начинал с того, что писал классическую фортепианную музыку. Отсюда — гармония, эффект узнаваемости мелодий «Свинцового тумана».
Все возвращается на свои круги. В музыке идет повторение 1990-х. Обратили внимание — даже тиктокеры, которые хотят остаться на сцене, перепевают старые хиты, в том числе из советских фильмов? И у меня много претендентов на песню «Я знаю». Сейчас свою версию делает Ираклий Пирцхалава.
А еще сегодня многие исполнители опять выходят на сцену под аккомпанемент гитары — даже те, кто исполняет хип-хоп, кальянный рэп... Все наелись одинаковой пластмассовой музыки. Снова требуется искусство. Так же, как с одноразовой посудой. Можно каждый день тянуть кофе из бумажных стаканчиков. Но порой хочется испить ароматного чая из красивой фарфоровой чашки, налить суп в тарелку из хорошего сервиза. Ведь правда? Хороших исполнителей сегодня много. Но они рабы «лампы», вынужденные играть по этим правилам. Мы — не хотим.
Понимаете... Разложение общества и сознания, фрагментация и атомизация — все это происходило с нами 30 лет. И в этом мы, к сожалению, преуспели. Большое количество людей живет в «непонятке»: что мы, кто, для чего. В чем смысл? Жить только ради денег? Всю жизнь бежать, чтобы стать частью какой-то финансовой системы? Считать, что твой успех в жизни — это только бабло или стоит обращать внимание на человеческие качества, творческие способности, гениальную инженерную мысль? Вообще человек дела — это что, теперь пустой звук?
На такие темы надо говорить с детства. Для меня вообще загадка, как мы еще самовоспроизводимся, в том числе в музыке. Главное я понял: если люди хотят нас видеть и слышать, мы будем ездить и петь. Потому что хорошей поэзии и красивой музыки много не бывает. И они актуальны во все времена.