Объявив Виктора Цоя агентом ЦРУ, он сам нарвался на упрёки в «интеллектуальном угасании», каковые подозрения существовали и прежде, когда, например, депутат ЕФ настоятельно рекомендовал переиначить Конституцию.
Но благоглупость — это одно, а оскорбление — другой коленкор, особая статья.
Я никогда не делал тайны из того, что был знаком с Цоем, а совсем недавно спознался и с его папой.
Последнее обстоятельство и вынудило меня налечь на клавиши: Виктора нет, папа Роберт — тишайший человек, заплакавший при мне, когда в Киеве на концерте в память о его сыне я толкал речь о том, какое, верно, испытание — пережить своё чадо.
И вы хотите, чтоб я не заступился за него, тоскующего вторую половину жизни по сыну, подарившему нам ощущение, что мы сильны и достойны уважения?!
Фёдорову следует знать, что Цой и вправду был и моим, и нашим агентом. Агентом в мире грубых, зашоренных людей, не понимающих посегодня, что Цой — это возврат к первичной свежести восприятия мира. Рамки нормы ему были тесны, и он раздвигал эти рамки и переиначивал норму почище всяких КГБ и ЦРУ.
Он был и есть наш агент, которому мы доверили быть нашим конфидентом в мире, где насилие стало единственным способом коммуникации; он был (и остаётся) нашим агентом в снаружи и внутри протухшем мире. Его песни — танцующие в темноте светлячки зажигалок; решение уравнения, состоящего из чести и достоинства; борение за себя, за лучшее в себе. Отдельным депутатам этого не понять, а ЦРУ — и подавно.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции