Роман «Море — мой брат», написанный в 1943 году, основан на воспоминаниях Керуака о службе в торговом флоте в годы Второй мировой войны. При жизни писателя рукопись так и не была опубликована, хранилась в архиве, пока в 2011 году ее не нашел один из его наследников. По свидетельствам современников, сам Керуак был против публикации «Море — мой брат», считая его незрелым произведением. Для исследователей «Море — мой брат» стал ценной находкой, позволяющей проследить формирование его авторского стиля. АиФ. ru публикует отрывок из первой главы романа.
Разбитая бутылка
Молодой человек с сигаретой в зубах, засунув руки в карманы брюк, спустился с низкого кирпичного крыльца из вестибюля гостиницы на Верхнем Бродвее и странным манером неторопливо зашаркал к Риверсайд-драйв.
Стояли сумерки. Теплые июльские улицы, окутанные душной дымкой, затенявшей остроконечные очертания Бродвея, кишели толпами праздношатающихся, разноцветными фруктовыми ларьками, такси, автобусами, сияющими автомобилями, кошерными лавками, киноафишами, всеми бесчисленными явлениями, что составляют искрящийся дух летнего карнавала на оживленных улицах Нью-Йорка.
Молодой человек, неброско одетый в белую рубашку без галстука, потертую габардиновую зеленую куртку, черные брюки и мокасины, остановился напротив фруктового ларька и обвел взглядом товар. В худой руке он держал оставшиеся деньги — два четвертака, дайм и пятак. Он купил яблоко и двинулся дальше, в задумчивости чавкая. Все свои деньги он спустил за две недели; да когда же он научится благоразумию? Восемь сотен долларов за пятнадцать дней — как? где? и почему?
Выбросив огрызок и по-прежнему чувствуя, что необходимо успокоить разум какой-нибудь [...] канителью, он зашел в табачный магазин и купил сигару. Не зажигал ее, пока не сел на скамейку над Гудзоном.
У реки было прохладно. Позади Нью-Йорк вздыхал и пульсировал, деятельно гудел, словно Манхэттен — расстроенная струна, которую щипала рука некоего нахального и беспокойного демона. Молодой человек обернулся, и его темные любопытные глаза скользнули по высоким крышам города, затем по гавани, где мощной дугой изгибалась вереница островных огней — перепутанные бусы душных капель летнего тумана.
Сигара его горчила, как он и хотел; в зубах она была полна и обильна. На реке он едва различал корпуса торговых судов на якоре. Незримый катерок — видны лишь огни — скользил по извилистой траектории мимо темных фрахтовщиков и танкеров. Со спокойным удивлением молодой человек наклонился вперед, наблюдая за плавающими точками света, что с текучей грацией медленно двигались вниз по реке, его почти болезненную любознательность очаровывало то, что иному показалось бы обыкновенным делом.
Этот молодой человек, однако, не был обычен. Внешности довольно заурядной: рост немного выше среднего, худощавый, с узким лицом, на котором примечательными были выдающийся подбородок и мускулы верхней губы, выразительный рот, легко, но четко очерченный от уголков губ к тонкому носу, и пара спокойных доброжелательных глаз. Однако держался он странно. За ним водилась привычка высоко задирать голову, и все, что попадало в его поле зрения, подвергалось внимательному осмотру сверху вниз с отстраненной гримасой, полной высокомерного и непроницаемого любопытства.
В такой же манере, якобы умиротворенно, он курил сигару и наблюдал за гуляющими по Риверсайд-драйв. Но он был на мели и знал это; к завтрашнему дню у него не будет ни гроша. С тенью улыбки, которую он обозначил, приподняв уголок рта, он постарался вспомнить, как спустил свои восемьсот долларов.
Он знал, что минувшая ночь стоила ему последних полутора сотен. Две недели он пил и в итоге протрезвел в дешевой гарлемской гостинице; оттуда, вспомнил он, по- ехал на такси в ресторанчик на Ленокс-авеню, где подавали одни лишь тощие ребрышки. Там он и встретил прелестную цветную девчонку из Лиги молодых коммунистов. Он помнил, что они взяли такси до Гринич-Виллидж, где она хотела посмотреть некий фильм... «Гражданина Кейна»*, что ли? И потом, в баре на Макдугал-стрит, он потерял ее след, встретив шестерых матросов, оставшихся без бабла; они были с эсминца, что стоял в сухом доке. Потом он припоминал, как они вместе ехали на такси, и пели всевозможные песни, и вышли у «Конюшен Келли»** на 52-й улице, и заглянули внутрь послушать Роя Элдриджа и Билли Холлидей***. Один матрос, здоровый темноволосый старшина-фельдшер, все говорил о трубе Роя Элдриджа и почему тот на десять лет опережает любого другого джазового музыканта, за исключением разве что тех двоих, которые джемовали по понедельникам «У Минтона»**** в Гарлеме, какой-то там Лестер и Билл Уэбстер*****; и какой Рой Элдридж выдающийся ум с неисчерпаемыми музыкальными идеями. Затем они все поехали в клуб «Аист»******, куда другой матрос всегда хотел попасть, но так перепились, что их не впустили, поэтому они отправились на дешевые танцульки, где молодой человек купил рулон билетов на всю компанию. Оттуда они двинулись в Ист-Сайд, где мадам продала им три кварты скотча, но, когда они были совсем готовенькие, отказала им в ночлеге и вы- пнула прочь. Их все равно уже воротило и от заведения, и от девочек, а потому все поехали на западную окраину в гостиницу на Бродвее, где молодой человек заплатил за многокомнатный номер, они прикончили скотч и повалились в кресла, на пол и на кровати. На следующий день он проснулся далеко за полдень и обнаружил трех матросов — те развалились среди нагромождения пустых бутылок, бескозырок, стаканов, ботинок и шмотья. Еще трое где-то блуждали — может, искали бромо-зельтцер или томатный сок.
Итак, он сидел без денег — осталось пятьдесят центов. Прошлая ночь обошлась в 150 долларов или около того: такси, выпивка, гостиничные счета, женщины, плата за вход в дансинг; хорошие времена на этот раз закончились. Он улыбнулся, вспомнив, как было весело, когда он проснулся несколькими часами ранее на полу между матросом и пустой бутылкой и один его мокасин был на левой ноге, а другой — на полу в ванной.
Отшвырнув сигарный окурок, он поднялся и двинулся через улицу. Затем медленно зашагал по Бродвею прочь от центра, спокойно и с любопытством разглядывая обувные магазинчики, радиомастерские, аптеки, газетные киоски и тускло освещенные книжные лавки.
Возле фруктового ларька он остановился; у его ног жалостливым плачем мяукал маленький котик, и розовый бутон его рта раскрывался сердечком. Молодой человек наклонился и поднял котика. Милый котенок, серый-полосатый, с необыкновенно пушистым для такого малыша хвостом.
— Привет, Тигр, — поздоровался он, ладонью обхватив кошачью мордочку. — Ты где живешь, а?
Котенок в ответ мяукнул, его хрупкое тельце заурчало в руке молодого человека, словно чувствительный инструмент. Юноша указательным пальцем погладил крошечную голову. Тонкую скорлупу этого черепа можно раздавить в руке. Молодой человек прижался носом к кошачьему ротику, и котенок играючи его укусил.
— Ха-ха! Тигренок! — улыбнулся молодой человек. Владелец фруктового ларька перекладывал товар на прилавке.
— Это ваш кот? — спросил молодой человек, подойдя вместе с котенком.
Лавочник повернул смуглое лицо:
— Да, моей жены.
— Он был на тротуаре, — сказал молодой незнакомец. — Улица не место для котят, его могут сбить.
Лавочник улыбнулся:
— Вы правы; должно быть, из дома убежал. — И он крикнул поверх фруктового ларька: — Белла!
К окну тотчас подошла женщина, высунула голову:
— А?
— Тут твой кот. Едва не потерялся, — крикнул лавочник.
— Пум-пум, — проворковала женщина, заметив котенка на руках у молодого человека. — Принеси его, Чарли; он поранится на улице.
— Спасибо! — крикнула женщина сверху.
Молодой человек помахал.
— Женщины, сами понимаете, — поверился ему продавец фруктов, — любят котят... Вообще любят беспомощных. А вот мужиков им жестоких подавай.
Молодой незнакомец скупо улыбнулся.
— Я прав? — засмеялся лавочник, хлопнув его по спине. А потом, ухмыляясь, унес котенка в свой магазин.
— Возможно, — пробормотал молодой человек себе под нос. — Мне-то откуда знать?
Он прошагал еще пять кварталов от центра, практически бесцельно, пока не добрался до кафе-бара возле кампуса Колумбийского универа. Зашел сквозь вращающиеся двери и занял свободный стул у барной стойки.
В комнате толпились пьяницы, сумрак лихорадило от дыма, музыки, голосов и общего беспокойства, знакомого завсегдатаям баров в летние вечера. Молодой человек уже было решил уйти, но тут заметил холодный стакан пива, который бармен только что поставил перед другим клиентом. И он заказал себе стакан. Юноша обменивается взглядами с девушкой по имени Полли, которая сидит в кабинке с друзьями.
*«Гражданин Кейн» (Citizen Kane, 1941) — драма американского режиссера Орсона Уэллса с ним же в главной роли; одна из ключевых лент в истории кинематографа. — Здесь и далее прим. редактора. За поддержку спасибо Сергею Максименко.
**«Конюшни Келли» (Kelly’s Stables) — изначально джазовый клуб, в 1915 г. открытый в Чикаго американским джазовым музыкантом и руко- водителем оркестра Бертом Келли; чикагский клуб пользовался большим успехом, и после его закрытия в 1930 г. он был воссоздан в Нью-Йорке, где с 1940 г. располагался на 52-й улице.
***Дэвид Рой Элдридж (1911–1989) — американский джазовый трубач-виртуоз, один из предвестников бибопа. Билли Холлидей (Элеанора Фейган, 1915–1959) — американская джазовая певица, одна из крупнейших фигур в истории джаза.
****«У Минтона» (Minton’s Playhouse, с 1938) — джазовый клуб на Западной 118-й улице в Гарлеме, открытый джазовым тенор-саксофонистом Генри Минтоном; известен, в частности, тем, что в описываемый период, вопреки правилам профсоюза музыкантов, давал им возможность регулярно джемовать, что сыграло ключевую роль в развитии бибопа.
***** Лестер Уиллис Янг (1909–1959) и Бенджамин Фрэнсис Уэбстер (1909–1973) — крупнейшие американские тенор-саксофонисты эпохи свинга.
******Клуб «Аист» (Stork Club, 1929–1965) — ночной клуб, основанный бывшим бутлегером Шерманом Биллингзли; с 1934 г. располагался возле Пятой авеню, на Восточной 53-й улице.
Отрывок предоставлен издательской группой «Азбука-Аттикус»